"Стихи и проза"

[NEVERica]

Болела я, значит, болела и тут ррраз - написала начало чего-то, грозящее вылиться в оридж.
Как вы знаете, без извращений я не могу, а потому он с психиатрическим и сексопатологическим уклоном. Видимо, так я решила закрепить учебный курс.
УПД: продолжение после смайлов глава про встречу с Коровьевым и дальше)

Картиночку почти в тему:


- Название: "Стихи и проза" (ничего в голову не приходит больше, может, подскажете?)
- Автор: Юм-Юм
- Автор стихов: Niko
- Бета: Triana
- Фэндом: пишу как оридж, но события происходят в мире и времени "Мастера и Маргариты"
- Рейтинг: уже присутствует
- Жанр: романс
____________________
В ресторанном зале МАССОЛИТа было шумно и многолюдно: сегодня подавали форель с пекинским соусом, а «лучшие» литераторы Союза всегда любили вкусно поесть.
Выждав немалую очередь, Игорь, наконец, получил свою порцию. Оглядев зал, он понял, что свободных столиков нет, а это значило, что придется подсаживаться, а это наводило на него тоску.
Стрелков только накануне вечером прибыл в Москву из далекого Челябинска по приглашению союза литераторов. Это был мужчина лет двадцати восьми, высокий, излишне худощавый, с длинными руками и острыми, словно причудливо вытесанными из гранита, чертами лица.
За дальним столиком в одиночестве сидел странноватый на вид мужчина: растрепанные темные волосы, мятая белая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей, рассеянное выражение лица, очки с толстыми линзами. - Свободно? – испуганный взгляд серых глаз снизу вверх заставил Игоря замереть на полуфразе.
- Да-да, пожалуйста, - несколько суетливо потеребив дужки, ответил сидящий.
Стрелков замешкался и решил представиться:
- Игорь Стрелков, писатель.
- Тут все писатели… - собеседник отвел взгляд и вперился им в изящную ручку кофейной чашки. - А, нет. Есть еще поэты. Я поэт. Никита Орлов. А что вы пишете? – кажется, он был рад внезапно появившемуся собеседнику, тот же быстро поглощал еду, негодуя на разговорчивость соседа.
- Про Родину и про любовь, - кратко ответил он.
- О-о-о, вы, наверное, отлично пишете, – тут поэт погрустнел. – Про любовь-то. А про Родину нынче нельзя не писать, вы правы. Как, говорите, ваше имя?
- Игорь.
- Я сразу подумал, у вас редкое имя, – Орлов смущенно улыбнулся, на секунду сверкнув глазами. - Значит, хорошо пишете, – он замолчал, слушая, как Стрелков прихлебывает чай. – Игорь, да?
Писатель хотел уже было возмутиться невнимательности собеседника, как тот торопливо перебил его:
- Вы… не обижайтесь, пожалуйста. Но я вас и не вспомню завтра, - он виновато изогнул брови. - Болезнь Корсакова*, страдает память, – он огорченно нахмурился и опустил голову, рассматривая свои колени.
Стрелков замер, пытаясь справиться с шоком: перед ним психически больной. Сердце против воли кольнуло от жалости.
- Но как вы пишете? – он смешался.
- Чтобы записать то, что у тебя в голове сейчас, много памяти не нужно, - он горько усмехнулся. - Ах, не в голове, нет… то, что чувствуешь сейчас, строчки сами приходят… - его взгляд расфокусировался на секунду, речь стала отрывистой. - Потом, правда, я не узнаю собственные строчки, помню только ранние… Это был цикл «О правде», так и не отданный в редакцию.
- Антисоветский? – писатель прищурился.
- Нет, там ни слова о власти, просто очень… искренне, – грустная улыбка не сходила с его немного наивного из-за очков лица. - И очень странно.
Игорю почему-то очень захотелось прочитать эти стихи и понять. Неожиданно для самого себя он предложил:
- Я сегодня собирался готовить. Приходите ко мне на ужин, Никита. Уверяю вас, такой солянки вы еще не пробовали…
- Я забуду.
- А я позвоню. Приходите.
_________________
* Корсаковский амнестический синдром - назван в честь открывшего его русского психиатра Сергея Корсакова. Основой его является невозможность запоминать текущие события при более или менее сохранной памяти на прошлое. В связи с этим возникает нарушение ориентировки. В первую очередь это касается времени. Кроме того, имеется дезориентировка в месте и окружающей действительности.

***

Солянка и правда оказалась божественной, хозяин был внимательным и, кажется, понимающим. Никита, чтобы не обижать его, ручкой написал на ладони: «Игорь».
Орлов рассказал поэту о грязном городе Челябинске, где молодежь не хочет идти на завод, мужья пьют, а жены изменяют. Все это было и в Москве, Орлов-то знал – он родился и вырос в этих дворах, где повсюду натянуты веревки с прокипяченным, но сохранившим желтизну, бельем.
Он принес тетрадку с неопубликованными стихами, и, смущенно протягивая ее писателю, уточнил:
- Только вы ничему не удивляйтесь. Я не стесняюсь этих строк, но прекрасно понимаю, насколько они странные… - Стрелков принял рукопись с трепетом, обещав сообщить о впечатлении.
- Завтра собрание МАССОЛИТа, знаете?
- Я записал уже себе в пометках. Надеюсь, не забуду их прочесть, – они оба искренне расхохотались, и Никита подумал, что давно ему не было так легко с кем-то.
- Спасибо за вечер, Игорь, - прощаясь, он поблагодарил хозяина, не глядя на подсказку на руке.
На лице того промелькнуло незнакомое ему прежде, а оттого неловкое, выражение искренней заинтересованности.
Перед сном Стрелков принялся за чтение.
Аккуратно выведенные, необычно-красивые для мужского почерка буквы, складывались в поистине странные строчки. Написанные от женского лица.
Писатель долго не мог уснуть, пытаясь разгадать их хоть чуть-чуть, но смысл так и не стал ему ясен. Или показалось, что не стал?

«... А в голове на места все вдруг стало,
Ежусь от ветра, но отстраняюсь,
Мне одиноко и я осознала,
Я не люблю тебя. Я улыбаюсь.»

***

Следующим вечером, когда объявили, что Берлиоз задерживается, литераторы набились в ресторанный зал, обсуждая волнительный вопрос распределения дач.
Стрелков решил побродить по коридорам Грибоедова, изучая причудливые переходы старинного здания. Когда он спустился на первый этаж, то увидел, как в центре толпы люди в белых халатах скручивали полуголого курчавого мужчину.
В первую секунду на Игоря обрушилась паника; взглядом он разыскал Орлова среди разномастного народа. Вот он, стоит в другой стороне зала, сцепив руки на груди. Вокруг него образовалось странное пустое пространство.
Писатель начал продвигаться к нему, расталкивая народ и даже не спросив, что происходит. Полный мужчина в засаленной рубашке возмущался перед дамой с огромным искусственным цветком в волосах: «Еще один… сумасшедший!»
Поэт стоял как в воду опущенный, вцепившись в собственные плечи. Было видно, что Никита пытается унять дрожь. Он поднял глаза на Игоря и тихо произнес вместо приветствия:
- Они п-приехали.
Стрелков оценил бумажно-белый оттенок лица, капельку крови на губах, полный отчаянного страха взгляд и испугался сам.
Тут толпа начала расступаться, видимо, санитарам удалось увести больного, и Игоря буквально бросило к стене, прижав к Орлову. Он хотел было поспешно сделать шаг назад, но, почувствовав сотрясающееся от ужаса тело, вздохнул и неловко обнял его за плечи. Ответом был благодарный всхлип в плечо и «Они меня не заберут?» жарким шепотом.
Когда процессия покинула зал, на секунду воцарилось гробовое молчание, а потом кто-то истерично крикнул: «Ну, Бездомный!..» и десятки глоток заговорили разом.
Стрелков схватил несопротивляющегося Орлова за руку и потащил за собой, на ходу распихивая возмущенных литераторов.
Только когда они вышли за ворота Грибоедова, он разжал кисть. Горячие пальцы Никиты быстро стиснули его ладонь и отпустили.
- Что произошло? – спросил Игорь, когда они перешли с почти бега на нормальный шаг.
- Что-то… - Орлов напрягся. - Я не помню. Приехали врачи. Кто-то кричал… Я забыл. Но я помню, когда меня увозили в первый раз, было тоже шумно.
- Тебя забирали на скорой? – «Вы» сейчас казалось неуместным, столько эмоций Игорь разделил с этим человеком за последние несколько минут.
- Да, когда я забыл, как и зачем попал в кинотеатр и где вообще нахожусь.
- Давно это было?
- В 29-м*, мне было двадцать. Я рад, что не шизофрению поставили, вообще-то, это хуже.
Игорь удивился, что его собеседник моложе, чем кажется: всего двадцать шесть. При его тридцати он казался теперь себе почти старым.
- Ты любишь кино?
- О, да. Люблю как вид искусства, эти образы на экране… Я точно помню, что в юности мечтал сыграть на сцене, - кажется, Никита уже совершенно расслабился, Стрелкову не было видно его лица, но слышны были мечтательные интонации, и почему-то Игорю пришло в голову, что взгляд у поэта сейчас горящий и слегка расфокусированный.
- Я прочел твои ранние стихи.
Орлов встрепенулся и подобрался.
- Это тогда ты хотел играть на сцене?
- Чуть раньше… - Никита шел все медленнее и тут резко остановился. Пряча глаза, он тихо спросил застывшего напротив мужчину. - Что ты… вы думаете?
Рука того неловко потянулась к собеседнику, но тут же опустилась обратно.
- Тебе очень больно сделали, да?
Никита вздохнул, будто с трудом набрав в легкие воздух:
- С тех пор я стараюсь не влюбляться.
- В таких, как тот? – Орлову показалось, что зеленые глаза сверкнули в темноте.
- Вообще. И болезнь этому очень способствует, – его голос стал холоднее. – Поэтому не смотрите на меня так, - Никита нервно облизал губы, и сказал еще тише, слегка наклонив голову. - У меня всегда все внутри замирает от таких взглядов…
Стрелков вздрогнул, отвел глаза и медленно пошел дальше по тротуару. Орлов обессилено поплелся следом.
У дома поэта они попрощались.
- В следующий раз вы ко мне в гости, - он одарил его обворожительной улыбкой, прежде чем исчезнуть за дверью подъезда. От нее Стрелкову стало почему-то радостней и беспокойней внутри.
Он решил вернуться домой пешком, чтобы мысли, разрывавшие изнутри голову весь вечер, хоть немного улеглись.
_________________
* Действие происходит в 1935 году, точных дат в Романе нет, только предположительные.


***

На Садовой горел только один фонарь вдали, и Стрелков немного ускорил шаг. Он прошел уже половину расстояния, как в круг света вальяжной походкой, словно на арену, вышел мужчина в потрепанном клетчатом костюме.
Он шутливо поклонился и обратился к Игорю, глядя на него в упор:
- Решили прогуляться? Что ж, чудесное дело-с для обдумывания вашей странной ситуации, - он расплылся в глумливой ухмылке. - А я, пожалуй, с вами пройдусь, - тут незнакомец резко подскочил к Стрелкову и, вцепившись в его локоть, потащил за собой.
- А я Коровьев. Тоже вот пошел подумать о жизни в целом и о вашем поэте в частности.
Игорь вздрогнул и отшатнулся от клетчатого, но тот держал его мертвой хваткой:
- Да не трепещите вы так. Кто ж не знает Орлова в МАССОЛИТе? Все знают. И про то, что ни с кем не разговаривает он, тоже знают. Вы, стало быть, тот самый…
- Какое вам дело? – угрюмо перебил писатель.
- Что вы! – ужаснулся Коровьев. - От лица общественности, так сказать! – тут он перешел на визг. - А что, собственно, тут вообще думать? Ну, он нелюдимый психобольной, ну, понравилось вам с ним обниматься, - он ловко отмахнулся от возмутившегося было Стрелкова. - Ну, стихи у него странные. Ну, кажется вам чего-то... так что тут такого? – он проговорил это как, действительно, совершенно обыденную, с каждым случающуюся вещь.
В Игоре закипала ярость:
- Он мне не нравится! И откуда вы знаете про стихи?
- Голубчик, да я даже его первую любовь знаю, не волнуйтесь вы так, – тут он театрально понизил голос. - Знаете, мы тут посоветовались с коллегами-врачами. И думаем, что болезнь у вашего…
- Он не мой! – хмуро вставил Игорь.
- У вашего Орлова на сугубо нервной почве, так сказать, из-за переживаний-с.
- Что это значит?
- Что при удачных обстоятельствах он перестанет забывать, – мужчина сказал это почти шепотом.
Сердце писателя тяжело забилось в груди.
- Так что вы думайте поменьше, ладно? – неожиданно властным тоном продолжил Коровьев. - Все ведь гораздо проще, если не философствовать.
Стрелков замер, в голове его была звонкая пустота. Он хотел было подробнее расспросить незнакомца, но не успел уловить мысль за хвост, как тот отпустил его руку, сделал шаг в сторону темной арки и буквально растворился во тьме.
Игорь машинально добрел до своей квартиры в Гончарном переулке, снял ботинки и в одежде упал на кровать-сетку, чтобы тут же забыться тяжелым сном.
***
Проснулся он рано утром со странным желанием совершать поступки, не раздумывая.
Он сел писать новый роман и только когда в комнате стало темнеть, словно очнулся и понял, что не ел со вчерашнего обеда. Наскоро поужинав, вернулся к столу и проработал до рассвета, закончив особо удачную главу про переломный разговор главных героев. Только когда в комнате стало темно, он словно очнулся и понял, что не ел со вчерашнего обеда.
Очень кстати вспомнив про приглашение в гости, Стрелков решил не откладывать поход в долгий ящик, и, перекусив банкой тушенки, отправился на Гончарную.
Дверь была очень старой, и, казалось, могла выпасть из коробки от одного прикосновения.
Наконец, послышались шаги, звук поворачиваемого ключа; дверь со страшным скрипом распахнулась… Игорь остолбенел от увиденного. Кажется, он даже не смог сдержать удивленного возгласа. Все мысли пропали из головы, и к нему пришло осознание, что в двух шагах от него стоит в одной рубашке, белой и явно большей по размеру, Никита. Стоит, перебирая босыми ногами, одной рукой пытаясь надеть очки, а другой растерянно стирая тыльной стороной ладони яркую помаду с губ.
Повисло тяжелое молчание. Наконец, Стрелков нашел в себе силы прошептать:
- Я не вовремя, пойду…
Тут Орлов справился с очками и, робко улыбнувшись, дрожащим голосом проговорил:
- Я… не тебя ждал. Но хорошо, что пришел ты, потому что я жду уже с утра.
Игорь вышел из ступора и осознал всю глупость и комичность ситуации:
- Какого х…
Но поэт перебил его:
- Проходи. Я поставлю чайник, - и ушел куда-то вглубь квартиры, шлепая по линолеуму голыми ногами. Стрелкову ничего не оставалось, как сделать шаг в темный коридор и закрыть дверь изнутри.
Хозяин появился в кухне уже полностью одетый и умытый. Он снова улыбнулся, как показалось Игорю, вызывающе, и стал накрывать на стол, выставив банку с вареньем, пару малоаппетитных конфет, какие-то сухари. Из шкафа достал молочную плитку и банку маринованных помидоров, две стопки и запотевшую бутылку из холодильника. Сел напротив, ничего не говоря, разлил прозрачную жидкость. Также молча поднял свою стопку и, выдохнув, выпил. Писатель следил за ним, как зачарованный, и, не отводя глаз от сморщившегося от горечи лица, влил в себя огненную жидкость.
Рот и горло обожгло мгновенно, на глазах выступили слезы, Стрелкову стало тяжело дышать, и первой мыслью было, что его отравили. Орлов наблюдал за ним с интересом, протянув вилку с подцепленным помидором со словами:
- 60 градусов! Аптекарь сам разводил!
Игорь что-то невразумительно просипел и схватил спасительный томат. Вскоре он почувствовал, как от пустого желудка по телу начинает расходиться приятное тепло. Никита стал наливать чай, поставив перед ним большую белую кружку с розовой каймой.
- Я забыл, конечно, что ты придешь, - он робко начал разговор, устремив взгляд на свои руки.
- Лучше бы я забыл...
- Я не для тебя наряжался, так что можешь быть спокоен.
Стрелкова почему-то больно кольнули эти слова, и он предпочел перевести тему:
- Что там с собранием?
Никита вышел в коридор и вернулся с блокнотом, на ходу листая странички. Прочитав последнюю запись, он округлил глаза:
- Послезавтра панихида по Берлиозу.
Писатель не поверил ушам:
-Что случилось?
- Не помню, я тот день вообще не помню...
Хмель брал свое, и Игорь скорее по инерции, чем от непонятной злобы, спросил:
- А что ты вообще помнишь?
Орлов задумался, взгляд его затуманился, и он, улыбнувшись своим мыслям, резко встал из-за стола, вскинув руки:
- Помню твое лицо, когда ты мне рассказывал о впечатлении от моих стихов. Оно было таким неприкрыто-удивленным и восхищенным, - он говорил это тихо и, не отрывая взгляда, смотрел в глаза Стрелкова. - Я вижу, что тебе понравились мои стихи, - он начал медленно обходить стол и приближаться к Игорю медленно и с грацией в каждом шаге. В глазах его была необыкновенная решимость и что-то темное, заставлявшее писателя сидеть неподвижно, не в силах оторвать взгляд от этих помутневших от желаний зрачков.
- А хочешь, я буду с тобой девочкой? – их разделял теперь всего один шаг, и Никита даже не шептал – только шевелил губами, но все было понятно. - Я умею… Смотри, я ведь совсем не мужественный, - с этими словами он схватил руку Стрелкова и провел по своей грудной клетке, от ключицы до солнечного сплетения. Тот изумленно распахнул глаза, но не отдернул кисть, сквозь ткань рубашки поэта чувствуя тонкие ребра под горячей кожей. Орлов удовлетворенно улыбнулся, и, крепко сжав обеими руками ладонь сидящего, наклонился к его лицу, усмехнулся, обжигая дыханием щеку и, не закрывая глаз, поцеловал в губы.
Наконец, энергия будто нашла выход из сдерживающей ее мозговой структуры, на Игоря нахлынула волна дикого возбуждения, он рванул на себя Никиту, неловко усадив себе на колени, и впился в его рот, будто лишь эти болезненные поцелуи-укусы могли удержать его по эту сторону сознания. Они целовались яростно, оставляя царапины от зубов на губах, по-звериному царапали друг друга клыками, борясь языками за право доминирования.
Это было совсем не то, что целоваться с девушкой: здесь инициатива уже не принадлежала всецело ему, за «власть» пришлось почти воевать, одновременно изучая повадки противника и исследуя каждый участок его рта. Губы Никиты не были мягкими, наоборот, они были упругими и сильными, и он так яростно целовал его, держа его голову руками, что когда начал постепенно ослаблять поцелуй, сдавая позиции и уступая Игорю право быть главным, тот чуть не зарычал и не сломал в объятиях его, кажущееся таким хрупким, тело.
Так головокружительно Стрелкову не было даже с его первой женщиной, прекрасной четверокурсницей педагогического училища или института, соседствующего с их старшей школой. И уж тем более со всеми последующими, и даже с той, которую он чуть было не провозгласил своей невестой.
Поддаваясь желанию, он резким движением расстегнул рубашку Орлова и скользнул рукой по его груди. Тот тихо простонал в его рот, по полу покатилась пуговица, и два эти тихие звука прорезались сквозь шум крови в ушах и вывели писателя из состояния неподвластного разуму наваждения. В голове его всплыло вдруг надписью на заборе презрительно слово «пидарас». Он освободился из объятий: поэт смотрел на него все тем же нечетким взором и тяжело дышал. Стрелков резко поднялся, так, что Никита чуть не упал, зло посмотрел на ничего не понимающего Орлова и выбежал из кухни. Через секунду входная дверь хлопнула так, что, кажется, все-таки вывалилась из коробки.